Тогда ёлочные игрушки мы хранили в двух больших картонных коробках, мягких и морщинистых от старости. Их доставали с антресолей. Ещё доставали отдельную упаковку с небольшой ёлкой из серебристого чего-то. Такие ёлки стояли в магазинах и украшали телестудии во время новогодних передач: алюминиевый ствол с дырочками, в который вставлялись ветки-султанчики.
Игрушки, проложенные старыми, пожелтевшими комками ваты, пучки дождика, мишура в узлах, не потому что запуталась, а потому что порвалась, и её реанимировали, обрывки серпантина из узких бумажных полос, гофрированная бумага.
Современные дефицитные "гэдээровские шары" — тёмно-красные, с зелёным венком сверху, как шапочка. Игрушки из детства родителей: космонавты, белки и початки кукурузы на прищепках. Бабушкины и дедушкины — ватные, с проволочным остовом и корочкой краски, которая делала их твёрдыми: орехи, балерины, солдатики.
Маски на тонких резинках, которые больно шлёпали по затылку, если оттянуть и рвали волосы, когда снимаешь.
Пластиковая снегурочка и роскошный большой и пышный дед мороз, передающийся из поколения в поколение, пообтрепавшийся, выцветший с кривоватым посохом в руке.
Картон, клей, блёстки, хлопушки, белая глазурь на боках у шаров, которую хотелось лизнуть, битые шары — обязательно в коробке была пара битых шаров; тонкие, острые струны с петлёй для нитки — обязательно в коробке были бесхозные; медведь, которого заводишь ключом, и он играет на балалайке.
Всё это пахло, как пахнет подарок, когда его открываешь: часы или домик — откручиваешь окошко сбоку и жмуришься от запаха: свежий пластик, шоколадные конфеты в бумажной обертке, потом в фольге, потом в тоненькой перганентной бумажке; снегом, который поскрипывает, водой с плавающими в ней иголками и потемневшей подставкой для ёлки — доски крест накрест. И ёлкой. Конечно же, ёлкой. Длинной, дистрофичной, с короткими, осыпающимися почти сразу же, иглами.
У меня отобрали этот запах. Это не ковид, это война. Я чувствую его, но уже так радостно не реагирую. Хочется сложить все обратно, упаковать в вату и бумагу, до лучших времен, когда снова появятся запахи и звуки. А наступят ли они — единственное теперь желание, почти безнадёжное.
А мы, маленькие, где-то там, давным-давно, начинаем свои жизни. Снежинки из бумаги вырезаем — я свою всегда надрезала где-то не там и она распадалась на части. Гирлянды эти, господи, всё запуталось, опять не горит — надо найти перегоревшую лампочку. Телевизор на длинных оленьих ножках. Верхушка ёлки сползает набекрень — надо поправить.
Желание "чтобы мир во всём мире" было вколочено в наши головы, и, скорее, значило для нас, детей, "чтобы никто никогда не умирал".
Теперь нельзя так говорить, нам запретили, мир у нас закончился.
Остался крохотный, домашний мирок: распутать гирлянду, найти перегоревшую лампочку, поставить верхушку ровно, держаться. (с).
